Сойдясь у Белой Церкви, обе стороны не решались на открытый бой и старались извести друг друга хитростью. Первый начал Ружинский: имея при себе несколько рот пана Станиславского да несколько человек венгерской наемной конницы под начальством венгерца Лепшеня, Ружинский в одну из очень темных ночей сделал вылазку из города и направился прямо в козацкий табор, оставив в крепости лишь одних слуг своих да 20 человек наемных венгров. В то же самое время задумали сделать вылазку против поляков и козаки: оставив в таборе Савулу с нескольким количеством людей для охраны табора, Наливайко, пользуясь темнотой ночя, обогнул вокруг город, пробрался через задние ворота во внутрь его, изрубил оставшихся там людей, и, не встретив ни от кого, кроме венгров, сопротивления, стал хватать там всякого рода добычу, но в это время услыхал выстрелы в собственном таборе и поторопился покинуть замок. А поляки, войдя в табор, начали рубить и гоняться за оставшимися в нем козаками. Не ожидая ни откуда нападения, козаки, оставшиеся в лагере, сперва перепугались и стали уходить от поляков, но потом опомнились, ударили на них и погнали через весь козацкий лагерь. Как раз в этот самый момент возвращался из замка Наливайко. Положение поляков оказалось самым безвыходным, в тылу у них был Савула с оставшимися в таборе козаками, а сзади Наливайко с возвращавшимися из замка. По словам польских писателей,— а они в этом отношении редко бывают беспристрастны,— из 500 человек польской конницы пало на месте 100 человек и очень много было ранено, после чего "наши,— говорит Иоахим Вольский, — видя, что дело плохо, убежали в замок".
Между тем Жолкевский, стоявший в Пикове, уже давно спешил к Белой Церкви. Зная задорливый и беспокойный нрав Кирика Ружинского, он боялся, как бы князь, вместо простого наблюдения за движениями козаков, не ввязался в сражение с ними; поэтому, не дождавшись выздоровления своих лошадей и прихода свежего войска, Жолкевский поспешно оставил Пиков и направился к Белой Церкви. Не дойдя за 4 мили до города, Жолкевский остановился в Тришках на ночевку, но, услышав здесь пушечный гул, бросил стоянку и поторопился двинуться дальше. В это время от пойманных козаков и от высланного от князя Ружинского посланца с просьбой о помощи Жолкевский узнал о всем происшедшем между козаками и поляками и еще больше того поспешил своим походом к Белой Церкви. Но его движение, вследствие открытой местности вокруг Белой Церкви, не могло остаться тайным для Козаков, и козацкие вожди поспешно отступили по направлению к Триполю. Пройдя всего лишь одну милю, они остановились и, по своему обыкновению, укрепились табором: поставив в пять рядов скованные железными цепями за колеса повозки, они заключили во внутрь табора войско и разместили 24 пушки; все козаки были пешие и только предводители были на лошадях.
Жолкевский, войдя в Белую Церковь, сперва впал в раздумье относительно дальнейших своих действий: в одно и то же время он и хотел немедленно ударить на козаков и несколько подождать свежего подкрепления, которое послано было к нему, по распоряжению короля, из Молдавии под начальством Потоцкого. Но настроение жолнеров, давно рвавшихся в бой с козаками, а также выпавший, несмотря на весеннее время, глубокий снег и случившийся легкий мороз, сковавший не везде проходимые в этой местности пути сообщения, заставили Жолкевского вступить в битву с козаками. Оставив город рано утром, Жолкевский бросился по следам козаков и преследовал их издали до самого вечера; узнав же от перебежчиков о смутах, происшедших между козаками, он решился сделать вальное нападение на них. Козаки стояли у озера Черный Камень, где и приняли битву от Жолкевского. Главной заботой Жолкевского было расставить своих жолнеров так, чтобы они менее всего подвергались выстрелам из козацких пушек и потом могли бы сделать стремительное нападение на козацкий табор. Подробности этой битвы и самый исход ее известны лишь по одним польским источникам и представляются вполне благоприятными для поляков, но результаты битвы заставляют думать если не обратное польским показаниям, то нечто нерешительное для обеих сторон. Так, польские жолнеры, несмотря на весь пыл, с которым они бросились на козаков, не могли разорвать козацкого табора; а козаки, залегши между возами и мужественно отстреливаясь от наступавшего врага, понесли урон в своих предводителях: полковник Сасько был убит, Наливайко ранен, а Сауле оторвало ядром руку. В общем, по словам тех же польских писателей, козаков было убито 2 000 человек, а поляков только будто 32 или 34 и между ними ротмистр Ян Вирник. Но те же польские писатели не скрывают и того, что после сражения козаки спокойно оставили свой табор, пошли дальше к Днепру и беспрепятственно стали переправляться за реку, а поляки, переночевав на месте сражений, вернулись назад к Белой Церкви [63]. Из всего этого следует лишь то, что козаки далеко не была так несчастны в сражении под Белой Церквой, а поляки не были так счастливы, как сами передают о том.
Выбрав вместо Саулы вождем своим Лободу [64] и покинув свою стоянку у Острого Камня, козаки двинулись к Треполью, переправились с правого на левый берег реки Днепра, дошли до города Переяслава и остановились возле него.
Жолкевский после сражения у Острого Камня отступил назад, дошел до Белой Церкви и здесь на некоторое время задержался. Причиной того было, во-первых, то обстоятельство, что он хотел дать отдых своему войску, уставшему от длинного перехода и жаркой битвы с козаками; а во-вторых, то, что он хотел дождаться давно желанного подкрепления в виде коронного войска.
Находясь в Белой Церкви, Жолкевский отправил посланцев в запорожскую Сичу с целью отвлечения низовых козаков от совместных действий их с товарищами под начальством Лободы. На ту пору атаманом козаков был шляхтич православной веры Каспар Подвысоцкий, а всех товарищей в Сичи оставалось до 500 человек. Посланцы Жолкевского должны были всеми мерами стараться о том, чтобы не допустить запорожцев соединиться с Лободой и действовать заодно с ним против польского правительства. В то же время, находясь в Белой Церкви, Жолкевскнй узнал о задержке одного козацкого полка под начальством Кремпского при переправе с правого берега Днепра на левый возле города Канева и немедленно отправил отряд жолнеров под главным начальством Ходкевича против козаков. Ходкевич выщел в страстную субботу великого поста в апреле месяце и, напав на козаков, ниоткуда не ожидавших беды в такой день, многих из них изрубил, многих во время переправы через реку потопил. Сделав свое дело и забрав всю заготовленную, но покинутую козакамй соль в городе Каневе и местечке Терехтемирове, Ходкевич дальше не преследовал козаков и вернулся к Жолкевскому, А козаки, переправившись с правого берега на левый, чтобы сделать затруднение Жолкевскому, нашли нужным собрать в одно все лодки и сжечь их огнем.
После этого Жолкевский, дождавшись в Белой Церкви подкрепления, снялся со своей стоянки и двинулся к Днепру. Он задался решительной целью добыть главных начальников козацких и рассеять все скопище казаков. Дойдя до Днепра, и увидя себя отрезанным от левого берега, Жолкевский прежде всего распорядился о том, чтобы к Днепру доставили с Припяти и Тетерева все имевшиеся там лодки и байдаки, а потом послал приказание обывателям города Киева заготовить новые лодки и выгнать в известное место старые для переправы польского войска на левый берег Днепра, Последнее распоряжение Жолкевского скоро стало известно козакам, и они поторопились в Киев, чтобы помешать исполнению гетманского приказания: удержать киевлян от постройки новых судов и предать огню старые суда, а в случае сопротивления со стороны жителей, даже сжечь и самый город Киев. О намерении козаков в свою очередь узнал Жолкевский и, чтобы разрушить планы их, поспешил в Киев. Не доходя Киева, в Василькове, к Жолкевскому присоединился Потоцкий, стоявший дотоле в Молдавии с войском, но посланный королем на подмогу польному гетману. Желая, во что бы то ни стало, раньше поляков придти в Киев, козаки вошли в переговоры с Жолкевским и тем хотели несколько задержать его движение. Но Жолкевский, всегда отличавшийся особенной дальновидностью и подозрением, не поддался и на этот раз козакам: не останавливаясь в своем движении, он опередил козаков на два часа времени и немедленно подошел к Киеву. Не входя в самый город, гетман стал в полумиле от Киева, под Печерском и, окружив город пикетами, тот же час принялся за сооружение лодок, везде лично наблюдая за работами. Против польских жолнеров, через Днепр, расположились козаки со своим предводителем Григорием Лободой. Но они, не имея лодок, не могли оказать никакого противодействия Жолкевскому, а ждали лишь с Низу запорожских козаков, которые, плывя в човнах, могли помешать работам киевлян и жолнеров польского гетмана.
Запорожцы уже давно оповещены были о всем происходившем между жолнерами и козаками. Еще в конце великого поста к ним отправлены были посланцы Жолкевского с увещанием не приставать к козакам Лободы; но низовые молодцы, в ответ на это заковали в кайданы гетманских посланцев, а сами, сев на сто лодок, поднялись от Сичи вверх по Днепру, имея своей целью город Киев. Река к тому времени уже была свободна от льда, и запорожцы беспрепятственно поднимались против ее течения под начальством атамана Каспара Подвысоцкого. Но польский гетман, заранее узнавши о движении запорожской флотилии, расставил по нагорному берегу Днепра пушки и направил их отверстиями на реку. Не предвидя никакой опасности, запорожцы весело плыли на своих чайках при звуках сурьм, и бое котлов. Погода, все время благоприятствовавшая им, под конец вдруг переменилась: подул "верховой" ветер и произвел некоторое замешательство между козацкими чайками. Жолкевский воспользовался этим моментом и внезапно отдал приказание стрелять из пушек по запорожским лодкам. Тогда запорожцы, не будучи в состоянии управлять своей флотилией при встречном ветре, лишившись нескольких лодок и гребцов, потеряли надежду соединиться с козацким лагерем и повернули назад, причем едва не потеряли своего атамана, в лодке которого поляки успели сделать несколько пробоин.
Все это делалось в течение недели Светлого Воскресения. В субботу этой же недели польские жолнеры увидели на Днепре колоду с воткнутым в нее листом и пригнали ее к своему берегу. Лист был доставлен Жолкевскому и оказался письмом Лободы, который просил польского гетмана о помиловании. Жолкевский был не прочь вступить в переговоры с козаками, и на следующий день, в Фомино воскресенье, в польский лагерь явился козацкий сотник Козловский и стал просить о помиловании. От имени козаков он просил прислать в табор уполномоченных для заключения перемирия, но для этого попросил сперва глейтовый (охранный) лист, а потом, когда такой лист был выдан, потребовал от гетмана заложников. Но Жолкевский нашел последнее требование несогласным с королевским достоинством и известил козаков, что с них довольно и глейтового листа для безопасности их уполномоченных. Козаки с этим не согласились, однако осведомились, на каких условиях мог бы польский гетман даровать им мир. На этот запрос Жолкевский, посоветовавшись с каменецким старостой Потоцким и некоторыми ротмистрами, через своего посланца ответил козакам, что мир может состояться лишь тогда, когда козаки выдадут ему Наливайка с главными виновниками бунта и отдадут всю свою арматуру и все знамена, подаренные козакам иностранными государями. С ответом на эти требования козаки прислали Жолкевскому на следующий день двух своих осаулов и через них просили гетмана положить гнев на милость, но вместе с тем объявили, что ни людей, ни знамен они выдать не согласны.
Видя, что переговоры с козаками не могут привести ни к чему определенному и решительному, Жолкевский снова стал готовиться на бой с ними, но прежде всего ему нужно было обеспечить переправу с правого на левый берег Днепра. Для этого, не отпуская еще от себя козацких осаулов, Жолкевский придумал две хитрости. Прежде всего он распустил слух, будто бы отправил к Острополю часть своего войска под начальством каменецкого старосты Потоцкого для переправы через Днепр и для похода его в Переяслав с целью захватить там жен, детей и имущество козаков. А для того, чтобы уверить козаков в действительности распущенного слуха, Жолкевский приказал Потоцкому отойти на несколько миль от Киева и от себя послать 24 воза с 10 лодками для мнимой переправы через Днепр. Не довольствуясь этим, Жолкевский выбрал из своего стана двух каких-то пахолков, внушил им мысль назваться польскими перебежчиками и сообщить козакам ложную весть о том, будто к гетману из Литвы идет на помощь большое войско, а староста Потоцкий переправляется через Днепр под Гострым, чтобы обойти козаков в тыл и потом двинуться к Переяславу и напасть там на козацкие семьи и имущества. Для того, чтобы окончательно убедить козаков в мнимых известиях, принесенных им находками, Жолкевский отправил к козакам посланца и через него потребовал выдачи перебежчиков, чтобы казнить их в своем стане, в противном случае обещал задержать у себя присланных козаками осаулов. Тогда козаки, не желая нарушать своего исконного права выдавать из своей среды всякого приходившего к ним и в то же время желая спасти двух своих товарищей, находившихся у Жолкевского, в присутствии гетманского посланца сняли головы несчастным пахолкам, а гетману послали упрек в том, что он наружно затевает с козаками переговоры, а в действительности строит им засады. Послав такой ответ Жолкевскому, козаки тем не менее, боясь засады, очистили левый берег Днепра и тем открыли свободное место для переправы поляков, двинувшись "шумно" вперед табором. У берега остались только Лобода да Наливайко с отрядом конницы, человек в полтораста. Они имели целью еще раз вступить в переговоры с Жолкевским. Севши в лодку, козацкий предводитель Лобода подплыл к правому берегу Днепра и стал "трактоваться" с брацлавским старостой Юрием Струсем. Но трактование и на этот раз окончилось ничем, и Лобода с Наливайком поспешили к своим, а вернувшись к своим, направились с козаками на Переяслав.
После этого Жолкевский стал переправляться за Днепр и в течение двух дней, вторника и среды Фоминой недели, "по милости божией", успел перевезти свое войско на "татарский" берег реки, "без всякой потери", а в четрерг той же недели уже гнался по следам за козаками [65].
Между тем, козаки, оставив левый берег Днепра, в один день доскакали до Переяслава, а чтобы иметь верные сведения о направлении Жолкевского, расставили во многих местах дороги тайные и явные чаты. Но оставленные козаками чаты скоро донесли козацкпм вождям, что поляки перебрались через Днепр и двигаются к Переяславу. Козацкие вожди, получив эту весть, не знали, на что решиться, т. е. оставаться ли им в Переяславе или уходить дальше, в глубь Украйны. Идти в степь трудно было, потому что нужно было тащить с собой не только запасы, артиллерию и боевые снаряды, но также жен, детей и имущество. Оставаться в Переяславе было рисковано, потому что в городе нельзя было найти корма для 10 000 лошадей, да и невозможно было защищаться в нем вследствие его обширности, доходившей до мили вокруг. По этому поводу между козаками поднялся горячий спор и явились партии; одни кричали, что надо уходить, другие доказывали, что надо оставаться, а третьи находили, что надо войти в мирные переговоры с поляками. После долгих пререканий и споров решили, наконец, взять с собой семьи, захватить часть имущества и бежать по направлению к городу Лубнам, там переправиться через речку Суду по имеющемуся мосту, уничтожить после себя мост и расположиться в открытой, но мало доступной для поляков, степи. Тогда повторилось бы то же самое, что произошло у Синих Вод.
Решив отступление, козаки поспешили оставить Переяслав, потому что к нему быстро подвигался Жолкевский со своим войском. Придя к Лубнам, козаки на некоторое время остановились в замке города и стали ожидать здесь известий от расставленных на дороге от Переяслава к Лубнам чат относительно направления польского войска. Решено было переправиться через Сулу лишь в том случае, когда Жолкевский станет приближаться к самим Лубнам.
Узнав о плане Козаков, Жолкевский решил перехитрить их: обойти в тыл, задержать у реки Сулы и тут напасть на них. С этой целью он отправил к ним прежде всего старого их знакомого и так называемого "приятеля", галицкого каштеляна Претвича, с видимой целью вступить с ними в мирный договор, но с действительной целью выиграть время и задержать их у реки. Затем, узнав о том, что на 20 верст ниже Лубен, у Горошина, имелась переправа через Сулу, весьма удобная по мелководью реки и оттого известная с давних пор татарам, Жолкевский отправил к Горошину отряд своего войска под начальством Юрия Струся, вместе с Кириком Ружанским и Михаилом Вишневецким, и приказал ему, переправившись через Сулу, обойти козаков и, в случае, если они будут еще в городе, стать с правой стороны реки, против моста, и задержать их переход через мост; в противном случае, если козаки успеют перейти мост, стать им в тыл и не пускать от реки в степь, но в том и другом случае стараться сохранить мост через Сулу, Не довольствуясь этим, Жолкевекий отправил и другой отряд жолнеров, всего в 500 человек всадников, под начальством пана Белецкого, некогда учившегося в запорожском войске "рыцарскому порядку и деятельности", и приказал ему идти прямо к Лубнам и быть наготове, чтобы подать помощь, когда окажется в том надобность, пану Струсю. Сам гетман с главными силами двигался не торопясь по прямому шляху к Лубнам и в это время, мая 24 дня, принял под свои знамена в городе Переяславе литовское войско, приведенное к нему князем Богданом Огинским.
Во всем этом виден строго обдуманный и хорошо соображенный с местностью план, и от исполнения его зависел исход всего дела борьбы с козаками. Лица, на которых возложено было поручение Жолковским осуществить часть этого плана, вполне оправдали доверие гетмана.
Каштелян Претвич, явившись к казакам, стал предлагать им разные, одну за другой льготы и держал их в Лубнах до тех пор, пока не успел сделать своего дела Юрий Струсь. Струсь, снабженный инструкциями Жолкевского, двинулся сперва по прямой дороге к Лубнам; но потом, пройдя половину пути, круто взял направо и, не сообщая никому о своем плане, взял направление вдоль правого берега Сулы и дошел до Горошина. Козаки, ожидавшие поляков только по главному к Лубнам шляху, не позаботились расставить свои чаты в окрестностях Лубен и потому совершенно просмотрели, движение Струся к Горошину. Дойдя до переправы, Струсь перевез боевые снаряды на рыбачьих лодках и связанных из камыша плотах, а конниду перевел вплавь. Белецкий стоял наготове и ждал только момента, чтобы оказать помощь Струсю.
Козаки прежде всего заметили Белецкого и вообразив, что за ним по пятам следуют главные силы польского войска, прервали сладкие переговоры с Претвичем, оставили лубенский замок и поспешили к мосту, чтобы перейти Сулу. Видя это, Белецкий бросился было к козакам, но наступившая ночь помещала ему сделать нападение на них. Когда козаки перешли мост ранним утром следующего дня и зажгли его огнем, Белецкий успел только потушить огонь и исправить сделанную порчу в нем. Коэаки не препятствовали, да и не могли препятствовать Белецкому в этом, так как вслед за ним поспешно пришел к Лубнам и сам Жолкевский, и, потому козацкие вожди старались, главным образом, о том, чтобы поскорее отойти от Лубен в степь. Не зная ничего о приготовленной им засаде в тылу, козаки заметили, однако, поэади себя облако пыли, но далеки были от мысли предполагать близкое присутствие поляков и постарались объяснить это движением в степи татар. Только тогда, когда Струсь, заняв позицию, позади казаков, выпалил из пушки, по предварительному условию с гетманом, коэаки поняли, что они очутились в тисках. Они стояли табором за Сулой, в пяти верстах от Лубен, на урочище Солонице и, увидев безвыходность своего положения, сразу не знали, на что им решиться — идти ли дальше в степь или же остановиться на месте; но в степи войско могло быть лишено воды, а в речной низменности, обиловавшей озерами и заточинами, оно было обеспечено водой. Сообразив это, козаки стали устраивать табор и делать окопы. Прежде всего они сделали круг из четырех рядов повозок и сковали цепями колесо с колесом каждой повозки; внутри, за рядами повозок выкопали кругом ров и вдоль рва насыпали высокий, выше повозок, вал; между рвом и валом, в разных местах, сделали несколько ворот, а против каждых из ворот, для прикрытия входа в табор, насыпали по одной горке и на каждой горке поставили пушки; кроме того, в центре табора поделали высокие, выше вала, наполненные землей, срубы и на них поместили особые пушки. В общем козацкий табор одной стороной своей выходил в степь, а другой примыкал к непроходимым болотам реки Сулы.
Пока козаки, приготовлялись ко всему этому, польские полководцы беспрепятственно сносились между собой, и в это время Жолкевский, желая выиграть время, отдал приказание Струсю завести мирные переговоры с козацким предводителем Лободой лично знакомым Струсю. Козаки и на этот раз поддались обману и дали свободно приблизиться к себе полякам. Перейдя беспрепятственно лубенский мост, коронное войско, по словам Райнольда Гейденштейна, расположилось вокруг козацкого табора, отрезало козаков от реки и от пастбищ и, не смешиваясь с отрядом Струся, свободно могло сноситься с последним.
Охватив кольцом козацкое войско" поляки расположились тремя отрядами в таком порядке: с одной стороны стал Струсь с Рожинским, Вишневецким, Ходкевичем, Фредром, Собесским, Чарниковским, Бекешем, Горностаем и другими; с другой стороны расположился Жолкевский с Щасным-Гербуртом, Ковачевским, Гурским, Сладковским, Тарнавским, венгерцем Липшенем, тремя Потоцкими, Зембжидовским, князем Порыцким, Даниловичем, Гербуртом, двумя Пшерембскими, Плесневским, Улясницким и князем Огинским; с третьей стороны протянулась обыкновенная стража, состоявшая преимущественно из мелкой, но конной шляхты.
По общему счету всего войска у поляков было 3500 человек, тогда как у козаков, кроме женщин и детей больше 8 000 человек. Но эти цифры, как и всякие в подобных случаях цифровые показания, нужно принимать только приблизительно, во-первых, потому, что обо всем этом событии рассказывают только польские писатели, число своих всегда уменьшавшие, а число врагов всегда прибавлявшие; во-вторых, потому что относительно польского войска счет велся только дворянам, составлявшим так называемые войсковые хоругви, но каждый дворянин, состоявший в хоругви, должен был нанимать 3 человека солдат недворян, так называемых шеренговых или челядь, входивших в строй хоругви. Относительно же козацкого войска польские писатели могли говорить совсем гадательно, потому что подсчитать всех козаков совсем не было возможности полякам.
Устроившись табором и заключившись в него, козаки сразу почувствовали все неудобства своего положения. Прежде всего они почувствовали недостаток в корме для лошадей: для того, чтобы прокормить массу лошадей, нужны были обширные пастбища, а эти пастбища закрыты были для козаков польским войском. Затем вскоре у козаков оказался недостаток в съестных припасах, свежей воде, и полное отсутствие соли. Дело происходила в половине мая 1596 года, и погода стояла очень жаркая. Положение казалось тем более затруднительным, что в козацком таборе вместе с козаками были женщины и дети. Из всех бед самым чувствительным было отсутствие корма для лошадей. Для того, чтобы добыть фураж, козакам нужно было каждый раз вступать в мелкие стычки с жолнерами и каждый раз платиться некоторыми из своих товарищей. В этом случае козаки прибегали к так называемым "герцам", для чего высылали самых лихих и смелых наездников в сторону поляков и приказывали им "задирать ляхов". В пылу задора ляхи гнались за смельчаками к козацкому табору и тут нередко погибали; так погибли житомирский староста Дениско, паны Татицкий, Пеневский, Милковский и другие. А тем временем другие смельчаки козацкие выскакивали в степь и успевали добыть корм для лошадей.
Так протекло 14 томительных и тяжелых дней для той и другой стороны. Положение козаков становилось день-ото-дня все тяжелее и безвыходнее, и некоторые из них стали уходить из табора и бежать, куда глаза глядели. От недостатка пищи, воды и корма валились люди и лошади, а от действия страшной жары трупы быстро разлагались и заражали воздух. К тому же, в козацком таборе поднялись споры и раздоры: их поддерживал Жолкевский, беспрерывно сносившийся с Григорием Лободой, но игнорировавший Наливайка. Тогда между козаками произошло смятение и во время этого смятения "наливайковцы" убили Лободу, а вместо него выбрали своим вождем какого-то Кремпского.
Выбрав нового вождя и на некоторое время успокоившись, козаки поделали внутри своего табора так называемые "долки" и, залегши в них, метко и безустанно отстреливались от поляков и тем не допускали неприятеля к своим окопам. Оттого положение и самих поляков становилось не менее затруднительно, как и положение козаков. Поляки днем и ночью должны были стоять на стороже вследствие беспрерывных вылазок со стороны своих противников: к ним постоянно врывались смелые наездники, которые пренебрегали всякими опасностями и о которых сложилась даже легенда, будто бы они, будучи девять раз убиты на месте, всякий раз снова оживают и только после десятого раза умирают. Иногда козаки, неожиданно вырвавшись из своего табора, бросались среди белого дня к польскому стану, хватали из него нескольких панов и тут же, на глазах поляков, одних сажали на кол, других четвертовали. От этого поляки должны были быть постоянно на стороже и не сходить со своих коней. Кони их, покрытые страшными ссадинами, или падали от изнурения, или вовсе пропадали. Сами жолнеры терпели недостаток в провизии, которая привозилась издалека и стоила очень дорого, а еще больше того нуждались в воде: вода хотя и была, но мутная и теплая, свежей же и чистой воды вовсе не было. При всем превосходстве положения поляков над козаками все же поляки не могли одолеть козаков: у Жолкевекого недоставало больших полевых пушек, чтобы обстреливать на далекое расстояние козацкий табор; польскому вождю пришлось послать за такими пушками в Киев; к тому же у Жолкевского оказалось слишком мало пехоты, с которой можно было бы подступить к козацкому табору. В ожидании, пока придут из Киева пушки, Жолкевский отдал приказание обступить кругом козацкий табор и, чередуясь посменно, строго следить за козаками днем и ночью, чтобы не дать уйти им в поле. В это время к Жолкевскому прибыл подляшский воевода князь Заславский с 300 всадников. Много раз Наливайко, действовавший отдельно от Кремпского со своим полком, пытался прорваться через польский лагерь, но всякий раз был отбиваем жолнерами. Наконец, пушки были привезены, и июня 4 дня Жолкевский открыл пальбу по козацкому лагерю, поставив в дело все имевшиеся у него в наличности пушки. Два дня не умолкала пальба со стороны поляков. Этот решительный приступ поставил козаков еще в более тяжелое положение в каком они были: поляки лишили казаков окончательно воды и топлива, и козаки брали воду в копанках, а пищу варили под фургонами, на щепках из разбитых возов. Не довольствуясь двухдневной пальбой, Жолкевский назначил на 8 июня общий штурм на козаков и, чтобы иметь больше пехоты, чем было у него, велел конным жолнерам сойти с лошадей и идти в дело пешком. Жолнеры, давно ждавшие развязки дела, с охотой приняли приказание своего вождя. Поляки уже готовы были на приступ и ждали только сигнала, чтобы броситься на козацкий табор. Но в это время между козаками поднялся страшный крик. Козаки, узнав о готовившемся штурме их табора и чуя неминуемую для себя беду, решили просить пощады у Жолкевского и согласиться на все предложенные им раньше того условия: выдать главных своих вожаков, Наливайка, Саулу и Шостака. Но главный из них Наливайко, услыхав о таком решении, стал отбиваться от козаков вместе с некоторыми из своих сторонников. От этой схватки и произошел крик в коэацком таборе. Это было к вечеру. Поляки, услыхав о происшедшем смятении в козацком войске, охватили цепью козацкий табор с намерением ударить на козаков. Но козаки заиграли в боевые трубы и ударили в походные бубны и объявили, что они выдадут польскому вождю своих начальников. Поляки остановились. Тогда козаки схватили Наливайка в то время, когда он успел было вскочить в ров с намерением убежать, пробившись через польскую цепь, и на следующий день, 8 июня, представили его Жолкевскому. Других "зачинщиков", Савулу и Шостака с товарищами, козакн обещали представить на следующий день, а вместе с тем обещали отдать всю свою армату и все хоругви, пожалованные им иностранными государями, а взамен всего того просили даровать им свободу. Жолкевский, выслушав козацких парламентеров, потребовал, чтобы прежде всего каждый пан взял из среды козаков своего подданного, которого он опознает, хотя бы этот подданный уже пять лет принадлежал к козацкому сословию. Выслушав такое требование, козаки отвечали, что они на все готовы, но выдавать своих товарищей не желают и будут обороняться до последней капли крови. "Обороняйтесь", отвечал Жолкевский козакам, и в этот же момент поляки с оружием в руках бросились на козацкий табор. Козаки, не успели ни взяться за оружие, ни построиться в ряды, и пустились в рассыпную. Поляки разбили их немилосердно, по словам Иоахима Бельского, и в короткое время так много иссекли, что трупы лежали на трупах более, чем на милю расстояния. Из 10 000 человек козаков вместе с женами и детьми только полторы тысячи, под начальством Кремпского, успели спастись и уйти в степь. Победителям досталось много оружия, 24 пушки, два цесарских императора Рудольфа II знамени, одно эрцгерцога Максимилияна знамя, одна пара цесарских серебряных котлов, незначительная войсковая казна и так называемое турецкое добро, оценённое поляками всего лишь в 4 000 злотых.
Так рассказывает о конце солоницкого дела польский историк Иоахим Бельский. Несколько иначе передает финал его секретарь Замойского, Райнольд Гейденштейн. Он говорит, что многие из поляков советовали Жолкевскому, для примера и острастки на будущее время, вырезать всех козаков до последнего. Но Жолкевский побоялся довести козаков до отчаяния в видах сохранения собственного войска: после долгой осады их оставалось все еще, не считая жен и детей, около 800 человек, и Жолкевский предложил им следующие условия капитуляции:
Немедленно разойтись по домам и никогда без королевского позволения не собираться.
Выдать всех зачинщиков бунта вместе с хоругвями и другими войсковыми знаками, присланными им иноземными монархами, а также отдать пушки, ядра, порох и другие военные снаряды.
Вернуть все, что успели награбить себе козаки, и отдать свой скарб польскому войску.
Освободить на волю всех пленников.
Условия эти были немедленно исполнены: козаки выдали своих предводителей и разошлись во все стороны, а в том числе и Кремпский со своими козаками [66]. Полагают, что последний, выйдя из табора под Солоницей, успел соединиться с козацким атаманом Подвысоцким и уйти на Низ в Сичу [67]. И точно, близость Подвысоцкого и более или менее безопасное положение его относительно поляков совершенно позволяют принять это предположение. Подвысоцкий во все время солоницкой битвы стоял со своими чайками и низовыми козаками на реке Днепре, против устья реки Сулы и если не мог подать помощь своим в критическую минуту, то в этом ему мешали польские чаты, расставленные вдоль Сулы. Зато козацкий атаман, не желая оставаться без дела, занялся истреблением городов и сел, принадлежавших находившимся под Лубнами панам. Он действовал на Суле до тех пор, пока не узнал о поражении козаков под Солоницей, после чего повернул назад и поплыл вниз. Именно в это время к нему и мог пристать Кремпский с 1 500 козаков.
Тот же Райнольд Гейденштейн говорит, что после поражения козаков под Солоницей гетман Жолкевский поручил черкасскому подстаросте уговорить Каспара Подвысоцкого приостановить разорение панских имений, и Подвысоцкий немедленно удалился на Низ,
А Иоахим Бельский, рассказывая о козацком вожде Кремпском после удаления его из-под Солоницы, замечает, что, уйдя за пороги, Кремпский держал себя там смирно и никакого "зла" не затевал.
Специальный исследователь первых козацких движений в Речи Посполитой [68], рассказывая о конце солоницкого дела, на основании письма Претвича к Нечковскому, думает, что "никакого определенного термина заключения мира (между козаками и поляками) не было": козаки просто на время стихли, ожидая, пока дело само собой уляжется, а поляки нашли за лучшее не разжигать страстей побежденных.
Так или иначе, но сила оказалась на этот раз на стороне поляков, и Жолкевский, покинув поле битвы, вернулся в Киев, а оттуда в город Львов и тут вручил коронному гетману Яну Замойскому, все свои военные трофеи и нескольких человек пленных козаков с Наливайком во главе. Пленников из города Львова отправили, под начальством шляхтича Поребского, в Варшаву. В Варшаве поляки шесть человек козаков казнили немедленно, а Наливайка держали до тех пор, пока собрался всеобщий сейм. Во время сейма ему отрубили голову, а тело четвертовали и каждую отсеченную часть развесили по разным местам. Впоследствии между украинцами сложилось предание, попавшее и на страницы малороссийских летописей, будто бы Наливайко был сожжен живым в медной кобыле или в медном воле в Варшаве по приказу самого короля [69].
В борьбе Лободы и Наливайка с поляками гораздо яснее высказались причины вражды козаков против поляков, чем в борьбе Косинского и низовых козаков с Волынскими панами. Что там было одним лишь намеком, то здесь определялось в ясно выраженные формы.
Таких причин было в это время три: сословная, экономическая и религиозная [70].
Сословная причина состояла в том, что на Украйне, целое сословие людей, после политической унии 1569 года в Люблине, совсем не было признано законами Речи Посполитой на самостоятельное существование: как неподходящее ни к дворянству, ни к хлопству, козацкое сословие оказывалось аномалией среди существующих сословий и последовательно приводилось к сокращению в его численности. Польское правительство открыто действовало против козаков; но также открыто отстаивало права своего существования и козацкое сословие. На подмогу козакам шло низшее сословие Украйны. Последнее, находившееся до Люблинской унии в свободных, по литовскому статуту, отношениях к землевладельцам, со второй половины XVI столетия стало терять свою личную свободу и испытывать тяжкий гнет со стороны польских землевладельцев, смотревших на людей простого звания не только как на низшую породу людей, а даже как на бессловесный скот — "быдло", собачью кровь — "пся кревь". Но тяжелое состояние низшего сословия на Украйне, кроме того, зависело еще и от других причин, экономического положения и притеснения веры православной.
Экономическое положение низшего населения Украйны зависело от перемены с половины XVI столетия системы хозяйства во всем польско-литовском государстве: до половины означенного столетия в западно-русских землях, как замечено было при вопросе о происхождении козачества, хозяйство лесное преобладало над земледелием. Но такая система народно-государственного хозяйства возможна была только при незначительности населения и при небольших народных потребностях. С увеличением населения и с постепенным, в течении веков, истощением и без того скудной в западно-русском крае почвы, явилась потребность в больших участках плодородного чернозема. Такой потребности могла удовлетворить только Украйна с ее обширными и богатыми черноземными залежами. И польские паны массами потянулись на Украйну после присоединения ее к польско-литовской республике. Большие и мелкие паны постоянно выпрашивали у королей листы на право владения разными маетностями на Украйне и шли туда, как немецкие пионеры нашего времени в новые и мало обитаемые земли. Но для того, чтобы удержать в своих руках такие земли, чтобы в достаточном количестве обработать и защитить их от набегов татар, панам нужны были рабочие руки. Но паны не имели в те поры по